06.11.2019, 20:19 | #1 |
Местный
Регистрация: 09.11.2007
Сообщений: 262
|
Русские писатели о Толмачево.
Мне ли не знать, что такое дача. Толмачево, что под Лугой, – это моя вторая родина. Сначала мы приезжали туда к родственнице. Потом снимали домик на хуторе. А затем прикупили собственное строение с прилегающими к нему двумя сотками.
У нас была постоянная летняя компания – Толик, Кирилл, Аркаша и я. Старшим был Толик. Он рос неразговорчивым и угрюмым. Толиков род медленно, но верно развивался по нисходящей. Дед – профессор, отец – доцент, а Толика выгнали из того института, где дед служил профессором, а отец – доцентом. С детства Толик умел нарываться на неприятности. То сломает велосипед внучке другого профессора. То обматерит соседскую кошку, о чем немедленно доложат его деду. Дед сажал Толика под арест. То есть запирал на участке. Неделями Толик сидел взаперти и от скуки чего-то мастерил. И вырос из Толика умелец на все руки. Он сам построил себе дом, разобрав по бревнышку соседский пионерлагерь. Провел в дом электричество, лишив света не только заброшенный пионерлагерь, но окрестные детские сады, которые еще функционировали. Когда мы знакомились с девушками, Толик все время молчал. – Почему он молчит? – спрашивали девушки. – Это человек трудной судьбы, – говорили мы. – Человек, видевший смерть. Девушки понимающе качали головами и проникались к нам уважением. аждое лето проходило у нас под знаком какого-то одного увлечения. Одно лето – рыбалка, другое – мопед. После мопеда настала очередь девушек. Мопед мы забросили. Все, кроме Аркаши. Он продолжал с ним возиться. Мопед, надо сказать, был знатный. Самый настоящий, собранный из всякого хлама. К остаткам велосипеда «Салют» был приделан усовершенствованный мотор от электробритвы «Харкiв» и бензобак от моторной лодки. Как-то так. Мопед, правда, не ездил. Но Аркаша ежедневно чинил его, менял цилиндры и поршни, надеясь на чудо. – Я мог бы купить мотоцикл «Минск», – говорил Аркаша, – но лучшая вещь – это та, которая сделана своими руками. – Вряд ли этот тезис применим к средствам передвижения, – говорил Кирилл, но Аркаша его не слушал. И вдруг Аркаша нашел девушку. Мы, которые искали, не нашли, а он нашел. Свою любовь Аркаша обнаружил в той части берега реки Луги, который назывался пляжем. Как-то мы сидели на пляже и по обыкновению пили пиво и играли в карты. Мы с Толиком также курили и громко ругались матом. Вокруг нас, как обычно, образовалась санитарная зона. Бабушки отгоняли от нас детишек и заставляли их сидеть к нам спиной, чтобы не научились плохому. К нам подошла девушка и попросила открыть банку вишневого компота. Аркаша открыл компот и влюбился. Он уверял, что встретил любовь своей жизни. Девушка училась в каком-то музыкальном училище. У нее на даче стояло пианино. Или фортепьяно, я не разбираюсь. Мы ходили к ней в гости, она угощала нас компотами и играла Шопена. Или Бетховена. Говорю же, я не разбираюсь. Собственно, к ней в гости должен был ходить один Аркаша. Но он не знал, о чем разговаривать с девушкой. И брал с собой нас. Мы должны были развлекать ее разговорами, а кроме того, изображать чернь, на фоне которой Аркаша смотрелся особенно выгодно. – Что бы вам еще сыграть? – спрашивала девушка. – Мурку, – в двадцатый раз острил я. – Он ничего другого не знает, – в двадцатый раз подхватывал Аркаша, и все улыбались. – Не хотите ли чайку? – спрашивала мама девушки. – Нам бы пивасика, – говорил Толик, и все опять улыбались. Иногда мы заводили разговор про мопед. Аркаша включался, а мы радовались, глядя, как девушка-пианистка изнывает от тоски. Наконец мы собрались на дискотеку. На другой берег Луги. Толмачево расположено по двум берегам. На нашем, дальнем от Петербурга, – деревня. А на другом – поселок городского типа. На высоком холме построено здание в стиле классицизма. Желтого цвета с белыми колоннами. Зачем его построили – никто не знал, поэтому там проводили дискотеки. Аркаша решил удивить пианистку. Поехать с ней на дискотеку на мопеде. В принципе, удивить ему удалось. Пианистка, увидев, мопед, весьма удивилась. – Это ездит? – брезгливо спросила она. – Отлично ездит, – соврал Аркаша. Правильные люди врать не умеют. А вранье – это ремесло, которому нужно долго и усердно учиться. Вранье – это искусство, которое нужно постигать умом и сердцем. Врать нужно, когда вранье нельзя проверить. Скажем, один мой знакомый уверял, что пробежал стометровку за восемь секунд, только этого никто не видел. – Пробеги сейчас, – говорили ему. – Сейчас не могу. После перелома разучился. А в детстве за восемь секунд пробежал. Как говорится, простенько и со вкусом. Не подкопаешься. Врать можно, когда проверить вранье сложно. – На Спартакиаде в Лодейном Поле я пробежал стометровку за восемь секунд. Мировой рекорд – девять и пятьдесят восемь, а я за восемь пробежал. Илья Петрович может подтвердить. Ну не ехать же в Лодейное Поле искать какого-то Илью Петровича. Но врать глупо, когда вранье немедленно выползает наружу. – Я могу пробежать стометровку за восемь секунд. – Пробеги. И что остается? Остается только стоять и, как говорили в детстве, обтекать. Аркаша соврал глупо. – Отлично ездит, – сказал Аркаша и завел мопед, который, конечно же, не завелся. Мы стоим. Смеемся. Пианистка хмурится и поджимает губки: – Лучше бы, – говорит, – вы меня на автобусе отвезли. Оно, – говорит, – проще и сраму меньше. – Конечно, лучше, – сказали мы и пошли на автобус. Пока мы ехали в автобусе, случилось чудо. Мопед не просто поехал, но и умудрился доехать до дискотеки. Аркаша сиял от удовольствия. Пианистка потирала отбитую об раму задницу. Местная детвора тыкала в мопед пальцами и отпускала колкие шуточки. Предлагала купить мопед за бутылку пива. Показывала, в какой стороне принимают металлолом. Пианистка делала вид, что она не имеет к мопеду никакого отношения, и пыталась ретироваться, но Аркаша крепко держал ее за руку. – Смотри, как движок нагрелся, – говорил Аркаша. – Ты потрогай, потрогай. – Пустите меня, – рвалась пунцовая пианистка. – Лучше потрогай движок, иначе не отстанет, – сказал Кирилл. Когда пианистка освободилась, мы угостили ее грейпфрутовым ликером. Выпив, пианистка подобрела и простила Аркашу. Их отношения были еще столь чисты и благородны, что не предполагали долгой ссоры из-за какого-то мопеда. Ссоры-то не было, но и отношения как-то не развивались. Они танцевали медляки. Все кругом танцевали, прижавшись друг к другу. Терлись друг о друга потными телами, получая умеренное сексуальное наслаждение. Аркаша танцевал строго. Одна рука на талии партнерши, во второй руке – ее рука. И расстояние между его грудью и ее скромным бюстом – сантиметров тридцать. Расстояние, разумеется, а не бюст. После танца Аркаша церемонно кланялся, а она изображала нечто вроде реверанса. Местная детвора продолжала показывать на них пальцами и отпускать пошлые шуточки. – Действуй, старик, – сказал Кирилл. – Как? – спросил Аркаша. – Выпей для храбрости. Аркаша немедленно процитировал Сократа: – Пьянство – добровольное безумие. – Добровольное безумие – это две недели обхаживать девку безо всякого толка. – Мы замечательно общаемся, – сказал Аркаша. – Нам интересно вдвоем. – Он у вас дурачок? – спросила буфетчица. Буфетчица была самой симпатичной девушкой на дискотеке. – Кого угодно можешь клеить, только не ее, – предупредил меня мой троюродный брат. Брат жил в Толмачево и знал местные порядки. Я его не послушал. Решил, что обойдется. Буфетчица ушла из-за стойки и сидела с нами за столиком, вызывая раздражение постоянных клиентов. Раздражение, ежеминутно готовое перерасти в нечто большее. Во-первых, я нарушил табу на буфетчицу. Во-вторых, буфетчица, пересев за наш столик, прекратила отпускать водку и грейпфрутовый ликер. В-третьих, столик, за которым мы сидели и не собирались уходить, был единственным столиком в буфете. Народ обижался на нас, а Аркаша обиделся на «дурачка». Он хотел возразить, но не знал, что сказать. Я сказал за него, вспомнив подходящую цитату: – Нальем! Пускай нас валит хмель! Поверьте, пьяным лечь в постель Верней, чем трезвым лечь в могилу! – Этот если и ляжет в постель, то один, – засмеялась буфетчица. – Так до могилы один и проваляется. Аркаша не выдержал. Он готов был сносить наши издевки. Издевки местной детворы. Но вынести насмешки симпатичной буфетчицы Аркаша не смог. – Иной раз не грех позволить себе толику безумства, – сказал Аркаша и хлопнул ликера, после чего потребовал водки. Дальнейшее не нуждается в описании. Как всякий трезвенник, Аркаша быстро захмелел, не понимая этого. Ему казалось, что он остроумен и вальяжен. – Ничего страшного, – сказала пианистка, когда дискотека закончилась. – На самом деле он хороший. Просто развезло беднягу с непривычки. |
06.11.2019, 20:22 | #2 |
Местный
Регистрация: 09.11.2007
Сообщений: 262
|
Re: Русские писатели о Толмачево.
Несмотря на сочувствие, пианистка старалась держаться от Аркаши подальше. На ее беду, держаться поближе к нам было еще хуже. У нас начались неприятности. Из-за буфетчицы.
На выходе нас окружила толпа молодых людей. Не шибко большая толпа, но для нас – достаточная. Пианистка упорхнула в неведомом направлении. – Поговорим? – предложили молодые люди. Вопрос не предполагал отказа. – Это человек, видевший смерть, – зачем-то сказал я, указывая на Толика. – Сейчас он увидит еще одну смерть. Твою, – сказал бритый наголо человек. – Погоди, – вмешался другой человек, тоже бритый наголо. – Это же Толик. – Вовик! – воскликнул Толик, и трудно было понять, чего в его голосе больше – восторга или испуга. – Толик! – закричал второй бритый, и в его голосе определенно содержался беспримесный восторг. – Братва, это Толик! Мы с ним на День ВДВ бухали. Десантник Вовик заключил в объятия спецназовца Толика. – Хрен с ней, с буфетчицей, – кричали все вокруг. – Бухнем от души! Доставай! Наливай! Я повторил сентенцию Ронсара про постель и могилу. Большого успеха не имел, но кое-как прокатило. Мы славно выпили. Нас проводили до железнодорожного моста и даже подарили на прощание литр какой-то сивухи. Тут надо отметить, что с правобережного Толмачева в левобережное люди ходят через железнодорожный мост. Напрямик. На машине нужно делать большой крюк, чтобы проехать через автомобильный мост. Мы вернулись в наше – деревенское – Толмачево и уселись на автобусной остановке. Если кто в Толмачево пьет, то всегда на автобусной остановке. Про Аркашу с пианисткой мы забыли. И вдруг он подкатывает. На мопеде. Бухой в дупелину. – А где пианистка? – спрашиваем мы. – Потерялась, – говорит Аркаша и смеется. – Как потерялась? – Сказала, что вас собираются убивать. Потребовала, чтобы я немедленно отвез ее домой. – И ты бросил товарищей в беде? – Я… я хотел… я не хотел… не мог, – бормочет Аркаша и лезет целоваться. Ко всем по очереди. – А дальше? – спрашиваем мы. – Дальше мопед заглох. – Где? – На Киевском шоссе. На Киевском шоссе – это километрах в семи. – Но ты же, – говорим, – как-то доехал. – Дайте выпить. Мы налили Аркаше полстакана. – Я мопед заводил, заводил… заводил, заводил… и вдруг он поехал. – Ты уехал и бросил пианистку черт знает где? – Я хотел развернуться, но не смог. – Идиот. – Я не идиот, – кричит Аркаша. – Я сейчас мопед заведу и поеду за ней. За моей, – говорит, – пианисткой. – Не сможешь ты его завести, – мрачно констатирует Толик. Он, разумеется, прав. Мотор, конечно же, не заводится. Видимо, наступила полночь, и мопед, как положено, превратился в тыкву. – Смогу! – кричит раздухарившийся Аркаша. – Я все могу! Хотите, сяду и насру посреди дороги? Мы равнодушно пожимаем плечами. Хочет – пусть насрет. Даже забавно. Аркаша садится на дорогу, спускает штаны и начинает гадить. Серьезно и сосредоточенно. Вдруг вдали слышится гул. Аркаша оглядывается и видит, что на него едет машина. Он пытается, так сказать, закончить с испражнением и надеть штаны. Но, как известно, это дело легче начать, чем закончить. Машина останавливается, и в свете фар блестит белоснежная Аркашина жопа. Через некоторое время из машины выходит пианистка. Как потом выяснилось, она эту машину на шоссе поймала и попросила подвезти. Пианистку просто узнать нельзя. Глаза выпучены. Губешки дрожат. Хочет чего-то сказать, да не может – задыхается от гнева и ненависти. – Это… это я от любви, – крикнул Аркаша. Пианистка любовный порыв не оценила. Ушла и даже не улыбнулась. Аркаша неделю ходил к ней в гости, но она не принимала. Любовь всей жизни увяла, не успев расцвести. – Он же хороший, просто выпил лишнего, – сказали мы пианистке при встрече. По сути, мы всего лишь повторили слова, которые она сама когда-то говорила. – Нет, – ответила пианистка. – Теперь я знаю, какой он на самом деле. На дороге он, можно сказать, показал свою сущность. – Он жопу показал, а не сущность, – заметил Толик. – Он показал сущность, – сказал я. – Просто она предстала нам в виде жопы. Пианистка ничего не сказала и ушла играть то ли Шопена, то ли Бетховена то ли на пианино, то ли на фортепьяно – я не разбираюсь. (Глеб Сташков) |